Знаю — будут любить мои дети
невский седобородый вал,
теплый луч на чугунном лафете
и мостов разводной карнавал.

Знаю — будут любить мои дети
невский седобородый вал,
и порывистый стылый ветер,
и застывший зимой канал.

Знаю — будут любить мои дети
невский седобородый вал,
оттого что был западный ветер,
когда ты меня целовал.

Знаю — будут любить мои дети
невский седобородый вал,
ждать октябрь, чтоб златые сети
по-над парками разбросал.

Знаю — будут любить мои дети
невский седобородый вал,
А сей стих я сожгу на рассвете
Очень зря я его написал.

Знаю — будут любить мои дети
невский седобородый вал,
Тот, что жалом все три столетия
Золотым облака пронзал.

Знаю — будут любить мои дети
невский седобородый вал,
Резать крыльями балтийский ветер.
Станет скоро им город мал.

Из нищей мансарды, из лютого холода ночи,
Из боли и голода, страха, позора и зла,
Смотрю на кокарды сквозь спины сутулых рабочих.
Считаю упавших... Зимой им не будет числа.

Из нищей мансарды, из лютого холода ночи,
Из боли и голода, страха, позора и зла,
Из бездны, где славы и счастья никто мне не прочил -
На выси Олимпа Фортуна меня вознесла!

Из нищей мансарды, из лютого холода ночи,
Из боли и голода, страха, позора и зла,
Я выплыл на крыльях - изодранных, скомканных клочьях
Той жизни, что в сердце моем навсегда отцвела.

Из нищей мансарды, из лютого холода ночи,
Из боли и голода, страха, позора и зла,
Из полной безвестности вертит пространством как хочет:
Ложатся на холст корабли, паруса, вымпела.

Из нищей мансарды, из лютого холода ночи,
Из боли и голода, страха, позора и зла,
Я выйду на пир и увижу отцовские очи,
И где-нибудь сяду, у самого края стола.

Из нищей мансарды, из лютого холода ночи,
Из боли и голода, страха, позора и зла,
Из этого ада он ласточкой выпорхнуть хочет,
Спасительный провод мотая на ножку стола.

Из нищей мансарды, из лютого холода ночи,
Из боли и голода, страха, позора и зла,
Из ненастья, забытья, глухого похмелья и прочих
Всех слов тоскливых, что в своём словаре я нашла.